ВЫ ДОКАЗАЛИ ВСЕМУ МИРУ, ЧТО НАША ПРАВДА — ПОБЕДИТ

День 9 мая, а с ним и вся война, сегодня «забыты» — он оплёван, запечатан, изуродован. Не потому, что не выказывают внешнего почтения, не потому, что не вспоминают, а потому, что оплёвано, запечатано, изуродовано дело, во имя которого эта победа была одержана, дело, не понять смысл которого значит не понять ничего в этой войне. Смысл её, в кратчайшем виде — военным путём достигнутое искоренение фашизма. Что за этим стоит?

Пользуясь внутренней слабостью, разрушением явных границ между верным и ложным, планомерно воспитывали идею: «победил народ, а не социализм». Всеми силами стремились оторвать, абстрагировать народ от его общественного строя вообще, войну — от всей предшествующей истории, от вместе пройденного пути в частности. Говорили, что защищали прежде всего каждый свой дом, своё имущество и свою семью, свою отдельную народность, свою религию и тому прочее. Но спрашивается: раз частный интерес обособленного дома способен творить такие чудеса, то почему он не сотворил чуда до этого? Почему те же самые, православные, русские люди, тридцать лет до того могли играть только роль «русского катка», как называли его «союзники» по Антанте, были обречены правительством помещиков и капиталистов обслуживать интересы этой Антанты, французских и английских эксплуататоров, своей кровью? Почему они бежали с поля боя, а когда их спрашивали, почему бегут, говорили: «Немец не придёт, а если придёт — ну, значит, ему будем оброк платить»? Если единичный человек, единичная семья, существуют не как части органичного, живого целого, а замкнуты в себе и абстрактны, то не будут защищать ничего, кроме порога своего дома. Интерес, не исходящий из задач всего народа, оторванный от него, в конце концов калечит, враждебен самому «частному» человеку, делает его рабом обстоятельств. А общественный строй, в конечном счёте, нельзя оторвать от пороков отдельного человека: если последний загнивает, то он развращает, приводит к вырождению одних, и, напротив, вызывает ненависть других, вызывает развитие связей и форм с такими принципами, которые в конце концов опрокинут весь прежний порядок. Строй пустой и развращённый не может подвигнуть на смерть ни ради семьи, ни ради кого бы то ни было ещё; строй, за которым стоит самая глубокая, непобедимая Правда, облагораживает даже последнего своего человека.

В кратчайшем виде смысл этого дня и войны, им венчаемой — истребление фашизма с опорой на военную силу. Но откуда возник фашизм? Его вожди и пособники признавали перед судом истории, что никакой положительной, новой правды он не нёс и нести не мог. Напротив, он возник как реакция, мобилизация всех старых, классовых сил против большевизма, против движения, чьи принципы вели к победе строя, который основан на вовлечении в управление обществом всей массы трудящихся людей, т.е. самоорганизации, и на общности, т.е. таких принципах, при которых подлинный интерес одного идёт рука об руку с созидательными задачами всего народа. Фашизм был режимом, пользующимся активной поддержкой решающего большинства внутри своих стран, но он черпал эту поддержку из обещаний завоевать других вовне, ограбить инородцев внутри страны.

Фашисты и их пособники, когда только фашизм приходил к власти, оправдывали себя тем, что обвиняли большевизм в кровожадности. И до сих пор стоны фашистов о кровавой угрозе коммунизма, во имя борьбы с которой они построили первый концлагерь — Дахау — повторяют, подхватывают те, кто на словах тысячу раз отрёкся от фашизма.

Обвиняя рабочую революцию в кровопролитии, они «забывают»: низы, трудящееся большинство, по определению не могут пролить кровь первыми, потому что не в их руках находился аппарат государства, не им принадлежала власть над армией и сила приказов. Если бы они поняли это, они бы поняли, до чего оболваненными они выглядят, когда механически сопоставляют число «замученных» большевизмом и число тех, кто погиб от рук черносотенцев и прочей обслуги богатых.

«Забывают», снова абстрагируют и разрывают единую ткань истории. Большевизм возник не из первичной туманности — он возник из конкретной истории, из конкретных принципов этой истории, не будь которых — не было бы и большевистской Партии. Он возник в обстановке, где противоречия, которые нужно было решить, зрели и перезревали, перегнивали годами, когда десятилетиями помещики вывозили общественный продукт из России и проедали его в французской Ницце, когда львиная доля раздуваемого теперь роста романовской империи шла как рента французским банкирам, от которых зависела металлургия Донбасса, шла как процент германскому капиталу, от которого зависело всё электрическое производство, и т.п. Он возник, когда всё крестьянское ремесло было раздавлено новой русской и иностранной промышленностью, проиграло в рыночной борьбе с ними, когда, теснящиеся на участках, объеденных и зажатых со всех сторон помещиками, отобравшими в 1861 г. под видом «отрезков» лучшую землю, были вынуждены заводить как можно больше детей, чтобы посылать их в город, а в итоге задыхались от нищеты и малоземелья, находя, что город не может поглотить всего этого потока. Вот формула русской революции, целиком и полностью созданная не Лениным, а общественным строем, где все решающие богатства и вся реальная власть находятся в руках крошечного меньшинства и оберегает интересы этого меньшинства как нерушимые.

Эти противоречия, наибольшие в России по степени своего напряжения и своей массе, в многообразнейших, не менее острых формах проявлялись по всему миру. Почему эти противоречия не разрешилась? Ответить на этот вопрос значит не оставить камня на камне для сколько-нибудь рациональной дискуссии о «кровожадности» большевизма.

Эти противоречия назрели и перезрели, дошли до такой запущенности и глубины, что их нельзя было решать никак иначе, кроме как путём самого энергичного и решительного слома всего прежнего порядка, терроризируя всех тех, кто пытался этому противостоять, потому что разрешить эти противоречия раньше не давали хозяева этого политического порядка, потому что они топили в крови всякую попытку мирного решения.

Большевизм не возник бы как боевая и революционная сила народа, если бы ему, как нашим полоумным, не была известна судьба Парижской Коммуны, если бы он не знал, что на сотни тысяч людей, которые в марте 1871 года мирно выступили с требованием народных законов и народной власти, сыпали снарядами из самых настоящих орудий, жгли дома, расстреливали десятки тысяч из них, включая детей и женщин, приговаривая: «Расстреливайте и детей, они тоже вырастут канальями». Если бы большевики не видели, как посмевших поднять Красное Знамя убивали посреди Европы, на фоне праздных кафе и ресторанов парижской богемы, убивали со зверством, для тогдашней истории неслыханным, стали бы они боевой, революционной Партией?

Если бы царизм за день до 9 января заранее не стягивал из Царского села все военные силы, если бы не направил, чтобы устроить засаду, 22 тысячи солдат, 43 батальона, если бы царь не готовился специально к расстрелу мирной демонстрации и если бы князья его не говорили «Лучшее лекарство — повесить сотню бунтовщиков», если бы не утопили они в крови Питер; если бы не карательные экспедиции Меллер-Закомельского, если бы не сожжённые заживо черносотенцами в Томске, если бы не расстрелы матросов за отказ жрать прогнившее мясо и пить тухлую воду, если бы не столыпинский терроризм помещиков и капиталистов, их нежелание решать ни одного принципиального вопроса, их привычка отвечать на любые подъёмы народа кровавым террором, если бы не всё это, возник бы большевизм? Только обманщики или обманутые, умственно забитые и правды знать не желающие, могут всерьёз лить крокодильи слёзы о большевистском терроре. Насилие большевизма опосредствовало созидание общества, основанного на принципах общности и вовлечения всех в управление страной. Насилие врагов большевизма не опосредствовало ничего, кроме сохранения принципов, которые привели к умертвившей миллионы мировой войне 1914-1918 гг. , к обнищанию и вырождению громадной массы людей, к их одичанию. Враги большевизма кричали, что хотят сохранить цивилизацию — они хотели сохранить такую цивилизацию, где 9/10 будут обречены на варварство.

Фашизм был самой последовательной формой сопротивления большевизму, потому что в уродливых и лживых формах пытался заимствовать идею единства народа, стремился к сплочению всех сил общества; но если целью большевизма было основать общество, стоящее на общности, то целью фашизма — сохранить прежнее, основанное на бездумном подчинении, на взаимном обособлении людей, на привилегиях ничтожного меньшинства. Он получил силу лишь как реакция на коммунизм, потому что в основе своей был культом эгоистического человека, неспособного ровным счётом ни к какой организации, не имеющим никакого жизненного смысла.

Кто не называл себя фашистом, но был врагом коммунизма, до поры до времени помогали исключительно фашизму. Они идеологически оправдывали фашизм, попустительствовали его захватам, оправдывали уничтожение коммунистических и рабочих объединений, аплодировали «национальному единству» Рейха. Симпатизант Муссолини-Черчилль и кагуляр де Голль были пособниками Гитлера, пока тот не обрушился на их страны; если бы он не напал на них, они продолжили бы пособничать машине звериных убийств и подавления пролетарского движения. Единственным последовательным врагом фашистской твари был коммунизм — все прочие отступили перед лицом фашизма, пособничали ему, а потом стали бороться против него не из внутренних убеждений, а потому что он на них напал.

Фашизм был сокрушён, поскольку вокруг большевизма как ядра сплотились все прочие силы. Почему? Фашизм ещё больше, чем другая сила, исходил из культа отдельной семьи, интересов отдельного человека-эгоцентриста; идея «защиты булочки», «домика», «мамы с папой» сама по себе, в абстракции от сущности общественного строя, от того, куда общество идёт и в чём видит свой смысл, настолько бесцветна, что не чужда, как проясняется, и фашизму. А что же до того, что это не СССР, а Германия выступила агрессором, то опыт последних лет учит: можно преспокойно нападать и сыпать бомбами, говоря, что это есть защита отечества на дальних подступах, как сладко пел Геббельс. Корень различий не в этом.

Коренное различие — общество, где люди живут дружной семьёй, где нет грани между обществом и государством, где вся страна — Коммуна, где хозяйство страны ведут планомерно и сообща все граждане этой страны, где наличное богатство каждого в отдельности определено целиком и полностью не волей случая, а созидающими задачами этого общества и местом данного человека в исполнении этих задач; или «общество», похожее больше на мешок картошки — составленное из обособленных индивидов, где «чужая душа — потёмки», где у каждого своя правда, где мерило правды — частный интерес обособленного человека; общество вырожденцев, не понимающих, куда они идут, потому что видно становится лишь при большом размахе, атомарные же не способны ни осознать, ни в одиночку повлиять на большое, а потому всегда являются слепыми жертвами обстоятельств.

Частью Советского народа были не просто жители СССР — его частью были все те, кто погиб за нашу Правду: «Сейчас часы на кремлёвской башне бьют десять, и на Красной Площади начинается парад. Мы поём — мы вместе с теми, кто сейчас свободно поёт на воле, с теми, кто ведёт бой, как и мы. „Товарищи в тюрьмах, в застенках холодных, вы с нами, вы с нами, хоть нет вас в колоннах“, — да, мы с вами!». Автор этого «Репортажа с петлёй на шее» Юлиус Фучик — подлинный сын Советского народа, как и миллионы его товарищей, что вели войну в горах Италии и Югославии, что встретились с фашизмом в Испании, положили жизнь за торжество нашей Правды, за нашу Страну Октября, за нашу Партию; раз за разом, когда расстреливали её центральные комитеты в Словакии, в Германии и других странах, раз за разом восстанавливались, изнутри рвали фашистскую тварь. Вот что такое на самом деле Советский народ.

Большевизм не возник из первичной туманности, он выходил из кромешной темноты звериного мира — слепое подчинение власти и эксплуатация одних в пользу других, повальная слепота и нужда. Мудрено ли, что он выразил не только стремление вырваться из этой темноты, но и сам нёс на себе её отпечаток? Народ стал большевиком не только, а подчас не столько от ума, сколько от звериной нужды, до которой довело его прежнее состояние. Как только нужда стала отступать, как только коренные противоречия были устранены, на Западе стали «независимо» от большевиков вводить 8-часовой рабочий день, разрешать профсоюзы (ещё в 1927 г. британское государство приравняло их к уголовному преступлению по "закону о мятежах"), признавать права народа, стали отступать, усвоили «общечеловеческий», «гуманный» язычок, приходила сытая жизнь, но тогда и смысл коммунизма стал размываться, а наше единство внутренне разрушаться, потому что на самой сути его стояла печать прошлого, классового общества. Все до одного порока достались ему от принципов, царивших в прошлом: они раскрывались в нём подчас с большей силой и остротой лишь потому, что он знаменовал более высокую высоту, потому что в примитивном вообще противоречия различаются хуже.

Дело Отцов погибло, потому что было предано, потому что было чревато предательством в самом своём основании. Но в этом не было их вины, ибо всё, что было в них сознательного, что зависело не от коренных обстоятельств, а от воли, целиком принадлежало грядущему. Они победили, чтобы штурмовать космос, чтобы повсюду царили ДнепроГЭС и Магнитка, чтобы железные дороги тянулись в самые глухие и дикие места, не виденные ещё человеком.

Всё, что было в них сознательного, стремилось созидать, и созидать сообща, потому что большие цели не могут быть поставлены с высоты крыши частного дома. Они предчувствовали кончину, они так не хотели, «чтоб стали вы паяцами на рынке и гитаристами у томных дев», они перерезали себе горло, чувствуя, что гниль не вытравлена ещё из самого социалистического общества.

Они погибли и дали волю фарисеям, которые паразитируют на их трупе, громко кричат о своём антифашизме, а некоторые, чтобы дурачить людей было легче, и коммунизме, раз в году вспоминая об этом дне, вырывая его, лишая его сути, его исторического смысла. Потому что эта победа была плодом великой борьбы, которую не мог вести народ, развращаемый богатыми-капиталистами, утопающий в оргиях роскоши на «голых вечеринках», не мог победить народ, умственно загибающийся и перегнивающий, не чувствующий, не понимающий ни своей истории, ни тем более истории общечеловеческой, не имеющий никаких устоев, отдающий поклоны и внешне почитающий, но не понимающий, за какую Правду погибли эти люди.

Дело Отцов есть дело Коммуны. Оно непобедимо, потому что не ищет частных выгод, но ищет настоящей Правды, возможности созидать, а созидать и притом не любить — нельзя. Они явили силу принципов 1917 года всему миру, они раскрыли и донесли их до сердца каждого, они потрясли даже тех, кто считал себя их врагом. И они погибли только для того, чтобы стать примером, чтобы ярче прежнего высветить недостаточность, оставшиеся пороки нашей Правды; погибли, чтобы подвергнуть себя суровой критике, чтобы перевооружиться и продолжить, довершить дело руками новых поколений. Им не нужны парады и внешние знаки почтения. Всё, что было сознательного и чистого в Советском народе, требует измениться внутри.

Если дело их дорого, если ясен смысл его, то кивать и признавать его на словах мало. Нужно всю каждодневную жизнь построить так, чтобы воспитать выдержку и строгость, чтобы принципы её смыкали тебя с другими, чтобы эти принципы надёжно вели к окончательной победе строя, что основан на общности, созидании и любви, к торжеству мировой Коммуны. Нужна самая глубокая сознательность, величайшая вдумчивость, чтобы сомнения не подрывали, а укрепляли, углубляли эту Правду. Нужно воспитать решимость, чтобы идти вперёд, не страшась препятствий, чтобы не колеблясь отсекать всё гнилое и мерзкое, всё то, что тянет назад, всё то, что погубило Отцов. У нас нет другого выбора, мы не можем их не воспитать. А потому победа — обеспечена.

С прежней верой в Человека
Он живёт у нас в крови —
Вечный зов добра и света,
Вечный зов родной земли.

Да здравствует Коммуна!